Глава 1. Нежданный подарок

После серой дождливой зимы хотелось солнышка и ярких красок. Хотелось выбраться на природу, устроить пикник, гулять, дышать, наслаждаться, погода словно подталкивала — прыгай в машину и мчи загород! Когда еще выдадутся такие деньки? Уже не холодно, но еще не жарко; всё вокруг зеленое, сочное; желтые макушки одуванчиков приманивают не менее желтых пчел; лягушки по вечерам устраивают концерты — идеальное время, жители юга знают: нужно пользоваться моментом, еще месяц-другой и наступит невыносимая жара.

Однако весна в этом году лишь манила и поддразнивала, словно насмехаясь над теми, кто застрял в четырех стенах, мечтая выбраться на волю. Вот уже пятый раз карантин продлевали еще на неделю, казалось, сумасшествию нет конца. Запертые по домам люди как с цепи посрывались, количество преступлений на бытовой почве росло, а потому в отличии от других граждан, у Андрея и его коллег работы только прибавлялось.

Курсор на экране подрагивал возле заголовка «Обвинительное заключение», чайник шипел, подогревая воду. Кофе не хотелось, но «хочется» давно уже покинуло словарный запас Андрея, уступив место безапелляционному «надо». Ночная смена плавно перешла в дневную, удалось поспать всего полчаса, о чем Андрей уже жалел, потому как после такого «отдыха» чувствовал себя вконец разбитым. Кофе был единственной возможностью хоть немного взбодриться.
В такие минуты желание послать всё подальше подбиралось к критической точке, душу грела лишь заветная отметка «пять лет», после которой, как обещали коллеги, нагрузки будет меньше. До «пятерки» Андрею оставалось полгода и он намеревался преодолеть финишную черту как минимум из спортивного интереса.

Чайник щелкнул. Две ложки растворимого, ложка сахара, кипяток и капелька сливок, чтобы было не так противно. От горького аромата к горлу подкатила тошнота.

— Ненавижу, — проворчал Андрей, делая глоток. Очки тут же запотели от пара. — Господи, какая дрянь.

Но кофе работал и только это было сейчас важно. Пар на стеклах очков медленно таял, зрение прояснялось, а вмести с ним мысли потихоньку выстраивались в ряд, фрагменты ночной смены, ничем не отличающейся от всех прочих ночных смен, собирались в кучу: три вызова, один следственный эксперимент, тонны бумаг, что-то еще… ах, да, очередная взбучка от шефа и снова из-за дела Подставкина.

Чертово дело Подставкина! Подарочек от предыдущего следователя, который сошел с дистанции, не протянув и трех лет. Не по своей воле, кстати, что с таким подходом к работе неудивительно.
Этот кретин умудрился рассмотреть в самоубийстве убийство! Но кретином он был не по этой причине, а потому, что пошел со своими умозаключениями к начальству. Степан Геннадьевич, ясно дело, его послал, объяснив, что возбуждать заведомый глухарь не собирается. Однако вместо того, чтобы уползти в кабинет и заткнуться, предшественник Андрея совершил карьерное самоубийство — приперся к матери жертвы и заявил: «Существует вероятность, что вашего сына убили». Господи, какой же идиот. Хотя, «идиот» — это мягко сказано.

— Эгоистичная ско-ти-на. — Усталость всегда обостряла привычку Андрея озвучивать мысли. — Тупой, ленивый урод. Испортил всем жизнь и свалил.

Знал же, к чему это приведет! Знал, что мать у жертвы не простая. Но всё равно пошел, добился своего — дело возбудили, после чего побарахтался еще несколько месяцев и сошел с дистанции, а каша, которую он заварил, перекочевала на стол к Андрею.

Он стиснул ни в чем не повинную мышку. Экран, собравшийся было уснуть, снова ожил, крупный заголовок напоминал о незавершенном деле: «Обвинительное заключение» — именно его требовал шеф. Он вызвал Андрея еще до начала ночной смены и заявил, что больше ждать не намерен.
«Подставкина каждый день жрет мой мозг и это, поверь мне, крайне не приятно».

Андрей едва не ответил, что прекрасно знает, каково это — когда кто-то жрет твой мозг. Но сдержался. Степан Геннадьевич — мужик хороший, но даже хорошие мужики страшны в гневе.
«Заканчивай это дело. Больше никаких продлений. Я не шучу. Бери своих подозреваемых, проси ребят, пусть тряхнут как следует. И чтобы завтра у меня на столе лежало обвинительное заключение и как минимум одна явка с повинной».

Андрей отпил еще немного кофе, содрогнулся, отставил кружку. Он давно подозревал, что бодрящим эффектом обладает вовсе не кофеин, а вкус напитка — попробуй не проснуться, когда вливаешь в себя такую дрянь. Взгляд упал на стикер, приклеенный к краю монитора.

— Да твою ж мать!

Записка, оставленная самому себе, напоминала: «Ловкина, вторник 09:00». Он совершенно забыл об этой бессмысленной, никому не нужной встрече. Интересно, чем руководствовался, пригласив свидетельницу на тот день, когда, как предполагалось, не должен работать? То ли в глубине души заранее саботировал встречу, то ли уже смирился, что выходные ему в ближайшее время не светят.

До прихода Ловкиной оставалось полчаса, за это время можно хотя бы набросать преамбулу. Андрей поправил очки и приступил к работе. Если закончить с бумагами до двух, то получится сбегать домой, принять душ и пару часов поспать перед следующей ночной сменой. Почти полноценный отдых. Главное, чтобы встреча со свидетельницей не затянулась. Дернул же черт пойти у нее на поводу и согласиться пообщаться!

Андрей одновременно жалел Ловкину, вот так на ровном месте оглохнуть — жуть жуткая, но с другой стороны злился, что вынужден тратить драгоценное время на бесполезные беседы. Это была та самая девушка, что случайно попала под раздачу: убить хотели Подставкина, а она ни за что ни про что лишилась слуха. Андрей позвонил ей вчера или позавчера… когда это было? Неважно. Позвонил, чтобы уточнить пару деталей, а Ловкина попросила ее принять, объяснив, что со слуховыми аппаратами по телефону сложно общаться. Надо было отказать! Но Андрей растерялся, не каждый же день опрашиваешь глухих, и, естественно, пожалел, как только согласился. Теперь деваться было некуда. Хотя оставалась крошечная надежда, что Ловкина передумает и не придет. Сколько раз такое было: человек просит его принять, а потом пропадает.

— Потому что люди — идиоты, сами не знают, чего хотят.

Он скопировал преамбулу из предыдущего обвинительного заключения, вставил в новый файл и принялся исправлять фамилии и даты. Миграция стандартных формулировок из документа в документ давно уже стала частью работы. Никакого разнообразия, да и откуда ему взяться, если дела, которые расследовал Андрей, не сильно отличались друг от друга: один сосед стукнул другого по макушке древком топора, муж пырнул жену кухонным ножом, дочь задушила мать сорванными с бельевой веревки джинсами. Там по сути и расследовать было нечего. Сто процентов подобных инцидентов случались под воздействием алкоголя: пьяные, ничтожные, ничего из себя не представляющие убивали таких же пьяных и ничтожных.

Противно, гадко, но куда деваться? Кто-то должен освобождать общество от экземпляров, которых людьми язык не поворачивается назвать. «Она меня спровоцировала», «он первый полез», «помню только, что взял нож, а дальше всё как в тумане» — неискреннее нытье, бездарные отговорки, раз за разом, круг за кругом. Андрей по одному только внешнему виду обвиняемого мог догадаться, что он скажет и как будет себя вести. Заканчивались такие истории тоже одинаково — полным признанием вины. Иногда сами приползали со словами «каюсь, начальник», иногда опера аккуратно втолковывали им, что отпираться бесполезно.

В подобных преступлениях не было изюминки, не было загадки или маломальской интриги — всё предельно ясно: вот жертва, вот убийца, вот свидетель. Опросить, оформить, подшить и вперед — к прокурору. Именно поэтому почти сто процентов уголовных дел заканчиваются обвинительным приговором. А чем еще они могут закончиться, когда до суда всё ясно? Пусть правозащитники до посинения кричат об обвинительном уклоне системы правосудия и жерновах, из которых невозможно выбраться. Практика наглядно доказывает, что невиновные в эти жернова не попадают. Андрей допускал, что возможны исключения, но на уровне погрешности, не больше. К тому же, как известно, исключения лишь подтверждают правила.

Несмотря на предсказуемость и рутину, он не считал свою работу скучной, однако и интригующей ее при всем желании не мог назвать. Тяжелой, изнуряющей — легко, а в случае с убийством Подставкина еще и геморройной. Это дело выделялось на фоне других: убийство есть, а с подозреваемыми глухо. Версий тоже не пруд пруди. Андрей копнул в одну сторону, другую — безрезультатно. Да и признаться, времени на раскопки не хватало, для этого нужно было как минимум сесть и хорошенько подумать, а как это сделать, когда нет минутки, чтобы носки сменить?
Так и висело дело Подставкина, дожидаясь своего часа. Мать убитого жрала шефу мозг, шеф восполнял потерю, вкушая из черепной коробки Андрея, а Андрей бесконечно искал поводы для продления сроков и в те редкие минуты, когда рабочая нагрузка хоть ненадолго отступала, пытался разобраться, что же с этим Подставкиным случилось.

Именно в один из таких моментов пришло озарение: Андрей проглядывал файлы жертвы, перекочевавшие с телефона в облако, и зацепился за пару фотографий. Одна мысль догнала вторую, вторая толкнула третью и вскоре нарисовался мотив. Дело сдвинулось с мертвой точки! Мотив потянул за собой подозреваемую, картинка потихоньку прорисовывалась, хотя многие фрагменты всё еще скрывались в тумане, но процесс однозначно пошел. Услышав хорошие новости, Степан Геннадиевич вцепился в версию Андрея, как стареющая проститутка в последний шанс заарканить папика: «Подбирай все хвосты и баста! Закрывай это дело к чертовой матери!»
Андрей и сам не планировал затягивать, повторно опросил свидетелей, изучил улики, снова утвердился в собственной версии и уже был готов предъявить обвинение, но тут у подозреваемой нарисовалось прочное алиби и пришлось зайти с другого конца. Покрутив еще немного, он понял, что преступников было двое и на этот раз всё окончательно сошлось. Тютелька в тютельку! Оставалось закрепить расследование полным признанием вины, однако с этим пунктом вышла непредвиденная заминка.

Зазвонил телефон, Андрей поднял трубку.
— Голиченко слушает.
— Андрей Алексеевич, к вам Ловкина Вероника Семеновна, говорит, ей назначено, — отрапортовал дежурный.
— Проводи.

Все-таки пришла. Ладно, куда деваться, теперь важно отделаться от нее как можно быстрее и сосредоточиться на бумагах для шефа.

Как и просил Степан Геннадьевич, ребята хорошенько промурыжили обоих обвиняемых в участке, доходчиво объяснили, что явка с повинной — их единственный шанс получить срок поменьше. В результате женушка поплыла и сто пятьдесят девятую признала, но по сто пятой ни в какую, невиновна и точка. Муж ее вообще ушел в глухую оборону: ни слова на допросе не сказал, от адвоката по назначению отказался, еще и права начал качать. Потом явилась адвокатша жены, присоединилась к правокачанию, потребовала завершить затянувшийся допрос.

Пришлось отпускать обоих под подписку о невыезде, хотя Андрея так и подмывало отправить этих «невиновных» в СИЗО. Не из кровожадности или желания отыграться, а из практических соображений, ведь, как известно, ничто так не прочищает мозги, как пара-тройка дней за решеткой.
Мера не из приятных, но ее достаточно, чтобы такие вот «невиновные» наконец поняли: следователь не шутит. Спесь с них спадает, глаза открываются, приходит осознание, что за совершенное преступление придется заплатить. После этого и явка с повинной подписывается, и показания даются, и новые факты в деле открываются. Бывший «невиновный» либо продолжает отсидку, либо в благодарность за содействие отпускается на все четыре стороны вплоть до суда, после которого свобода для него превращается в нечто отдаленное, недостижимое и прекрасное.

Увы, в деле об убийстве Подставкина обстоятельства сложились иначе: Андрей не нашел повода посадить «невиновных» в СИЗО. И если насчет женушки было не так обидно, часть признательных показаний она дала и как минимум за мошенничество сядет, но муж ее, упершийся рогом, жутко раздражал. Можно было, конечно, сыграть в рулетку и просить заключения под стражу в надежде, что судья закроет глаза на отсутствие оснований. Но что, если попадется принципиальный? Даст по шапке, а потом еще и шеф добавит, тут хоть объясняй, хоть не объясняй, что хотел как лучше.
Нет, в таких делах нужно всё сделать правильно. Каждое ходатайство требует основания, пусть формального, но все-таки требует. Поэтому новоиспеченные «невиновные» пока останутся на свободе, а дело Подставкина пойдет к прокурору без признательных показаний, за что Андрею, разумеется, прилетит. Прокурору подавай всё готовенькое: явка с повинной и суд в особом порядке — минимум усилий, максимум результата. Не в этот раз. Андрей даже мысленно смирился с неминуемой взбучкой. Черт с ним, он выдержит что угодно, лишь бы закрыть это проклятущее дело.

В дверь постучали.
— Войдите!
Из коридора, заставленного коробками с бумагами, выглянула девушка с милыми кудряшками до плеч. Одета по последней моде: джинсы, футболка, медицинская маска.
— Здравствуйте. Можно?
— Проходите.

Андрей открыл ящик стола, глянул на собственную маску и тут же передумал ее надевать: лежащая рядом стопка белых листов подчеркивала, что заношенная маска свою белизну давно потеряла. Пожалуй, стоит купить новую.

— Вероника Семеновна, мне неловко, что заставил вас приезжать, да еще и в пандемию.
Девушка села на стул напротив.
— Поверьте, я с удовольствием. Наконец появился повод нарушить карантин и выйти из дома. Я очень плохо воспринимаю речь по телефону, а при личной встрече могу читать по губам.
Андрей мысленно отметил, что в таком случае маску точно надевать не стоит.
— Раз так, давайте пообщаемся. У меня всего пара вопросов.
— Спрашивайте.
Андрей открыл заготовленную папку, достал протокол допроса Ловкиной. Те показания брал его предшественник, Андрею нужно было лишь уточнить пару моментов.
— Вы сказали, что познакомились с Власенко Сергеем Сергеевичем в больнице уже после аварии.
— Всё верно.
Ловкина убрала волосы за ухо, и Андрей заметил слуховой аппарат, тонкой дугой уходящий за ушную раковину. Интересно, как с ней общаться? Может, говорить громче? Но пока она вроде его прекрасно слышала, даже не переспросила ни разу.
— Скажите, как часто Власенко навещал вас в больнице?
— Сложно сказать, думаю, раз в два-три дня. Мы подружились и он заходил, когда дежурил. Тогда мне было довольно тяжело, а Сергей старался меня поддержать.

Андрей понимал, что «довольно тяжело» — это мягко сказано, на самом деле ей прилично досталось. Ехала домой с работы, когда на дорогу выскочил Подставкин, в результате аварии потеряла слух, а Подставкин, соответственно, скончался на месте. Предшественник Андрея хотел возбудить против Ловкиной дело и обвинить ее в смерти пешехода, однако следственный эксперимент подтвердил, что Ловкина предотвратить аварию не могла. Позже выяснилось, что Подставкин был уже при смерти — наглотался таблеток в желании покончить с собой и угодил под машину. Еще полгода спустя следствие установило, что Подставкин глотал таблетки не по собственной воле. Его отравили.

— Вы обсуждали с Власенко ту аварию?
Ловкина невесело усмехнулась.
— Знаете, я была не в том состоянии, чтобы что-то обсуждать. Не хотелось никого видеть. Говорить, когда себя не слышишь, — пытка, а не слышать других… тогда казалось, что хуже быть не может.
— Но вы сказали, что Власенко вас поддержал. Каким образом, если вы не общались?
Ловкина улыбнулась.
— Через блокнотик, тогда это было мое единственное окно в мир. Сергей приходил, садился у моей кровати, писал дурацкие шутки. Всячески пытался меня развеселить.
— Получалось?
— Тогда я этого не осознавала, но сейчас понимаю, что да. Его шутки помогали мне отвлечься.
— То есть темы аварии вы не касались?
Вопрос вышел наводящим, но Андрей не стал перефразировать, в конце концов запись он не вел, а в протоколе всегда можно откорректировать.
— Касались, но не напрямую. Сергей рассказывал, что раньше Подставкин уже пытался покончить с собой, но тогда его спасли. А вот вторую попытку не сумели предотвратить. Тогда мы не сомневались, что это самоубийство.
— Как вы думаете, Власенко чувствовал себя виноватым?
Ловкина помолчала немного.
— Он говорил… в смысле, писал, что должен был всё это предвидеть. Они с Подставкиным дружили. Наверное, корил себя за то, что не сумел ему помочь.
— А касательно вас? Испытывал ли он вину за то, что случилось с вами?
— Со мной? — Ловкина вскинула брови, явно не ожидая такой интерпретации событий. — Не знаю, никогда об этом не думала.

Андрей же как раз именно об этом и подумал, когда узнал, что Власенко постоянно торчал у больничной кровати Ловкиной. Всё было предельно ясно: Власенко и его женушка убили Подставкина, пытаясь сымитировать самоубийство, но вот незадача — случайной волной зацепило Ловкину и та потеряла слух. Именно поэтому Власенко подружился с ней и навещал в больнице — чувствовал вину из-за того, что произошло.
Беседу можно было заканчивать. Как и ожидалось, визит Ловкиной оказался пустой тратой времени, ничего нового она сказать не могла. Разговора по телефону с лихвой хватило бы. Даже оформлять протокол повторного допроса не имело смысла.

— Собственно, у меня всё. Спасибо, что пришли и еще раз извините, что потратил ваше время.
«Хотя, еще вопрос, кто чье время потратил», — добавил он про себя.
Ловкина однако уходить не спешила. 
— Андрей Алексеевич, скажите, вы и в самом деле считаете, что Сергей может быть причастен к убийству?
Андрей вскинул брови, он этого не говорил. Быстро же расходятся слухи.
— Почему вы решили, что его подозревают?
— Он сам сказал. Заходил вчера, рассказал, что был на допросе, что его с Альбиной подозревают в убийстве.
— Ясно. Наверняка, клялся и божился, что не виновен? — Ловкина кивнула и Андрей удовлетворенно хмыкнул: — Они все так говорят.
— Я просто не понимаю… зачем ему убивать?
Андрей шумно выдохнул. Чего он точно не планировал, так это отвечать на вопросы любопытных обывателей, сующих нос не в свое дело. Но теперь по крайней мере понятно, зачем именно она пришла.
— Вероника Семеновна, у всех свои причины. Поверьте, у Власенко они были весьма вескими. Придет время, вы всё узнаете, а сейчас, если не возражаете… — он выразительно покосился на экран, давая понять, что ему вообще-то нужно работать.
Но и этот жирный намек Ловкину не спровадил. Она, похоже, вообще не собиралась уходить.
— Надеюсь, у вас больше нет вопросов?
Ловкина виновато улыбнулась.
— Всего один.
Андрей откинулся на спинку кресла. Он мог бы прямо сейчас выставить ее из кабинета, но сдержался, потому что, не смотря на раздражение, девушку было жаль. Закон давно уже заключил, что ответственности за ее увечье никто не несет — аварию признали несчастным случаем. Но это официально. По совести было ясно: тот, кто отравил Подставкина, виновен и в ее глухоте — одно привело к другому. Вот она и хочет во всем разобраться.
— Спрашивайте.
— Меня беспокоит записка. Подставкин написал ее во время первой попытки самоубийства, правильно?
— Я бы сказал, единственной.
— Да, конечно. Единственной. Выходит, Подставкин пишет записку и пытается повеситься, но его успевают спасти. Четыре месяца спустя Подставкина убивают и подкладывают ту самую записку, желая выдать убийство за суицид. Так?
Андрей кивнул. С фальшивой предсмертной записки и началось это расследование. Поначалу история выглядела как самоубийство, пока предшественник Андрея не доказал, что Подставкин написал записку за четыре месяца до смерти, перед первой, и по сути единственной, попыткой суицида.
— Значит, после того, как Подставкина вытащили из петли, кто-то забрал записку, — продолжила Ловкина, — и четыре месяца хранил ее у себя?
— Возможно.
— Или же всё это время записка была у Подставкина, пока кто-то ее не нашел, прочитал и узнал то, что толкнуло его или ее на убийство.
Ловкина могла бы не поднимать выразительно брови, делаяя акцент на слове «ее», Андрей и без того понял, на что она намекает: в предсмертной записке Подставкин признавался в измене.
— Вы всерьез думаете, что я не рассматривал версию, будто его убила жена?
— Уверена, что рассматривали. Но Подставкина находилась в тот вечер дома, верно? Звонила мужу, когда у свекрови случился инфаркт.

Ловкина была неплохо осведомлена, но это и не удивительно: предшественник Андрея к тайне следствия относился халатно. К тому же отец Ловкиной был довольно известным адвокатом, а эти ребята отлично умеют наводить справки.
Подставкина и в самом деле звонила мужу незадолго до аварии, запаниковала, когда у свекрови случился инфаркт. Подставкин к тому моменту уже наглотался разведенного в коньяке нитроглицерина, но тем не менее вызвал «скорую» и помчался домой, а по пути угодил под колеса.
Версия, что жена прикончила мужа, естественно, рассматривалась в первую очередь. Вот только инфаркт свекрови создавал прекрасное алиби, не говоря уже о том, что надо быть полной дурой, чтобы сначала отравить мужа, а потом звонить и просить его примчаться домой.

— А что, если она не звонила в тот день мужу? — заговорщически проговорила Ловкина.
— Конечно, звонила, — отмахнулся Андрей. Даже его недалекий предшественник сумел это установить. — Вероника Семеновна, я еще раз прошу меня извинить, но мне в самом деле нужно работать.
Однако Ловкина стояла на своем:
— Андрей Алексеевич, пожалуйста, уделите мне еще две минуты. Дело в том, что Подставкиной не было в тот день дома и мужу она не звонила. Это сделала ее дочь.
— И откуда, позвольте поинтересоваться, вам это известно? — Андрей даже не попытался скрыть язвительность в голосе. Эта девица его уже порядком достала.
— Сергей рассказал.
— То есть вам это известно со слов главного подозреваемого.
Ловкина отвела глаза, похоже, и сама понимала, что ситуация попахивает бредом.
— Я знаю, как это звучит, но может все-таки проверите? Чтобы знать наверняка. Вдруг это правда? Если Подставкина соврала, значит, позаботилась об алиби еще в тот момент, когда все думали, что ее муж пытался покончить с собой. Сергей говорит, что общался с ее дочерью и она рассказывала, что звонила в тот день отцу, потому что нашла бабушку без сознания, а матери не было дома.
Ну-ну, главный подозреваемый твердит, что невиновен и переводит подозрения на других — конечно, это нужно проверить! Неприменно. Андрей сделает это сразу после того, как впервые за пять лет выспится и слетает в отпуск на Багамы.
— Вероника Семеновна… — он изо всех сил старался говорить вежливо. Не хватало еще схлопотать жалобу, чтобы потом краснеть перед шефом и бормотать «не сдержался». — Послушайте, я понимаю, что вам порядком досталось…
Он замолчал, уставившись на Ловкину и поймал себя на том, что забыл закрыть рот. Ловкина вопросительно вздернула брови.
Стоп-стоп-стоп, у Андрея даже пальцы задрожали. Не от раздражения, нет, он вдруг понял, что едва не упустил подарок, который она ему принесла!
Андрей аккуратно выдохнул. Черт возьми… Кто бы мог подумать!
— Вероника Семеновна. — Теперь главное не спугнуть, главное всё правильно оформить. — То есть вы полагаете, что Подставкина обманула следствие?
Ловкина моргнула, видимо, опешив о такой резкой смены тона. Она не могла не почувствовать, что он был готов ее послать.
— Да. Думаю, это можно доказать, если поговорить с дочкой.
Андрей сделал вид, будто размышляет, хотя прекрасно знал, что делать дальше.
— То есть она узнала об измене мужа и решила его убить. Знала, что мы выясним: в момент отравления убийца был в кабинете Подставкина; вот и убедила дочь обеспечить ей алиби. Что ж, вполне может быть… — Он изо всех сил старался, чтобы Ловкина поверила, будто ему и в самом деле всё это интересно. —  Я подозревал Подставкину, но доказательств против нее не нашел. Однако ваши показания многое меняют. Осталось убедить начальника, чтобы позволил мне продолжить расследование. Это дело, знаете ли, у нас уже у всех в печенках сидит.
Тут Андрей душой не кривил, Ловкина это почувствовала и наконец улыбнулась.
— Да, я прекрасно понимаю. Сама бы с удовольствием оставила всё позади, но…
— Важно, чтобы убийца оказался за решеткой.
Ловкина кивнула, и Андрей понял, что уже победил. Осталось закрепить это документально.
— Давайте сделаем вот что. Вы сейчас еще раз всё быстренько повторите, я оформлю протокол, а потом пойду к начальнику и попрошу дать мне немного времени, чтобы эту версию проверить. Уверен, он не откажет.
Полчаса спустя Ловкина ушла, оставив довольного Андрея наедине с протоколом ее допроса. Он смотрел на заветную бумагу и не мог поверить своему счастью. Всё сложилось как нельзя лучше.
Он заполучил дудочку, под которую обвиняемый будет плясать как миленький, осталось только наиграть правильную мелодию. Так что очень скоро каждый получит свое: прокурор — явку с повинной и суд в упрощенном порядке, Андрей — закрытое дело и благодарность от начальства, Власенко — обвинение в убийстве и тюремный срок.